Иосиф Леонидович, нашу беседу можно построить в двух вариантах - спокойный монолог о перспективах русского театра, либо провоцируемая тема, заявленная Виталием Вульфом в статье «А «Трамвай» идет в тупик».
Сегодня Виталий Яковлевич Вульф – милейший дедушка, баечник, рассказывающий замечательно, талантливо и блистательно в основном то, чего не было, но свидетелем чего он был. Что очень важно, это прекрасные воспоминания. Поэтому я с удовольствием пригласил его на вечер баек, это его прямой жанр.
А остальное. Спасибо, что он написал, что Райхельгауз, подающий надежды талантливый режиссер. Жаль, нет слова «молодой». До недавнего времени еще это писали. Теперь уже очевидно поздно.
На самом деле я действительно считаю, что наш русский театр силен. Никакого заката нет. Есть просто переход из одной фазы в другую. Театр не исчезает бесследно, а переходит из одного состояния в другое. Не так давно в театре был сильный крен в дикую антрепризу. Сегодня антреприза несколько причесалась, даже цивилизовалась, хотя и относительно. Тем не менее, все соотносится с тем, что и артистам, и режиссерам, и прежде всего продюсерам нужно зарабатывать деньги. Театр все больше и больше становится производством, что бы Виталий Яковлевич ни говорил по этому поводу.
Театры перешли на очень сложную финансовую систему взаимоотношений с государством. И я считаю, что эта форма правильная. Вот тут я могу вызвать нарекания своих коллег. Естественно за деньги надо отчитываться. Другой вопрос в том, что не выработаны критерии - кому давать деньги, кому не давать. А критерий очень прост - успешный театр. Для тех, кто представляет страну внутри этой страны, показатели просты – гастроли, число зарубежных поездок, сумма откликов в прессе, которая работает на театральную рекламу, но самое главное – количество зрителей, которые приходят в этот театр.
Вот, пожалуйста, в репертуаре нашего театра на февраль вы можете увидеть, что каждый день идут спектакли на двух сценах. Кроме этого, гастроли - Париж, театр Кардена - «Чайка» Чехова. Кто-то спектакль принял лучше, кто-то хуже, но ее приглашают играть в Париже на Елисейских полях. И чтобы здесь не рассказывали, там продаются билеты, и там, к сожалению, не читают Вульфа, как бы он не хотел. А затем буквально через две недели – крупнейшие гастроли в Тель-Авиве, Иерусалиме, Хайфе и других городах - «Чайка», оперетта. Далее в мае три недели играем в Лондоне.
Вот очень внятные показатели твоей жизни или твоей безжизненности.
Как складываются ваши отношения с театральной прессой?
По-разному. Есть ряд критиков, которые часто пишут обо мне и о моем театре конкретно плохо. Это их право. Вот Должанский, крайне резкий критик, который в этом театре не был лет пять, заходил однажды с Гришковцом, с Гришковцом он отсюда и вышел. (У него есть свои пристрастия, у него есть свои Гришковцы, он вообще любит монологи мужчин). Тем не менее, всегда от его газеты «Коммерсант» кто-то приходит и всегда маленькую гадость пишет. Но, и его я читаю с интересом. Он профессиональный, грамотный, объемный критик. Я Марину Давыдову читаю с интересом, того же Соколянского. Того же Заславского, хотя он не самый приятный в общении человек, читаю с интересом и с уважением. А без уважения - когда понимаю, что это уж совсем на уровне такого междусобойчика. А так все нормально.
Это беда, что наша критика торопится посмотреть быстрее, пораньше. Затем написали, и больше их это не интересует. А спектакли созревают постепенно (на 10-20-м), и почти все со временем меняются. Я недавно смотрел, как Васильева играла «Чайку» - вошел и не мог выйти из зала, так был потрясен. Татьяна Васильева великая русская актриса. Но кому это придет в голову? Какой Должанский позволит себе прийти на 140-й спектакль чеховской «Чайки», посмотреть, как там играет Татьяна Васильева.
Понятно, каждый стремится на премьеру, все хотят быть первыми. Но это все равно, что попасть на тренировку или прийти зрителем на творческий матч в начале сезона. Посмотреть, как там играют команды и сразу все оценить.
Вами были названы преимущественно мужские фамилии из представителей критического цеха. Вы считаете прерогатива в театроведении за мужчинами, как более объективными в оценке?
Дело не в объективности. Ведь каждый режиссер, если он не сумасшедший видит, что он сделал или его ученики. Вот выпустил «Бабий дом» Валера Караваев, мой гитисовский студент. Я вижу, в нашу режиссуру приходит мощный талантливый человек.. Поэтому я тащу его из Хабаровска. Пьеса, которую до него отказались ставить несколько выдающихся режиссеров, идет с успехом в нашем театре. Практически те критики, которых я называл, кажется, и не были на этих спектаклях. Не до того им. Им нужно посмотреть закат Любимова, рассвет Серебренникова. Для них важно присутствовать при глобальных космических событиях. Но я счастлив, что на спектакль, который идет два месяца, нет билетов, внутри театра записываются, просят, звонят. Зрители ведь неподкупны. Они заплатили деньги. И они стоят после спектакля. Долгие-долгие овации. Для меня это счастье. Это сделали мои ученики.
Я слышу все время какие-то жалобы. Этот работает мало, этот - слишком много, а Виталий Вульф рассказывает, что в театре работать невыгодно, что Райхельгауз поставил три «Чайки», чтобы попасть в книгу рекордов Гиннеса. Но ведь есть объективные причины. Я поставил три «Чайки», но ставил их в промежутке восемь лет. А между ними была масса спектаклей, среди которых «Записки русского путешественника», «Город» и другие спектакли, собирающие огромную аудиторию и прессу.
Вообще с театром все хорошо. С российским театром все хорошо. С репертуарным театром все хорошо и с антрепризой все хорошо. Я только что был на кафедре режиссуры ГИТИСа, где мы смотрели первый экзамен мастерской профессора С.Женовача. Пришел в счастливом ощущении – на первом курсе студенты-режиссеры делают такие работы, неожиданные по идеологии, по философии, по способу технологии, что будущее заявит о себе. Я считаю, что с нашим театром полный порядок.
Вас привлекают студенты, близкие Вашим творческим позициям или наоборот, радикально отличающиеся от собственных концепций?
Мне интересны самостоятельные люди, которые имеют большой объем собственной культуры, нервов, азарта, получают удовольствие от этой работы и занятия этим делом. Я помогаю это технологически выразить. Преподаю законы, которыми надо вначале овладеть, а затем их можно нарушать, что, кстати, я сам стараюсь делать. Это нормальное дело.
ГИТИС тем и силен, что работают действующие мастера. Ведь руководители мастерских - Женовач, Захаров, Фоменко, Хейфец и другие – почти все главные режиссеры московских театров. Вот сейчас там кафедра человек 40. Цвет московской режиссуры. И они от артистов приходят к студентам, от студентов приходят к артистам. Это - главный показатель жизнедеятельности театральной среды.
Помимо качеств обязательных для театральной профессии сегодня нужны какие-то дополнительные, которые лет 20 тому назад были несущественны?
Бурчание на нынешних молодых нелепо. Замечательные студенты были, когда я учился. Мои однокурсники Васильев, Андреев, Морозов. Сейчас их не нужно рекомендовать. Но и сегодня можно назвать любую мастерскую, где присутствуют имена, продолжающие наследие своих учителей. У Захарова, например, Роман Самгин, Витя Шамиров...
Я уже не называю бездумных учениц Леонида Ефимовича Хейфеца, не хочу их называть. Хейфец в прошлом выдающийся режиссер, замечательный педагог выпускает этих полуграмотных девочек, которые все время гордо и открыто, заявляют, что Островский безумно устарел и его нужно спасать, а для этого нужно искромсать, изрезать, переклеить. Что ж, бывает и такое в нашем родном ГИТИСе - Чусова, Субботина.
А как Вы относитесь к этой театральной генерации?
Да пусть живут. Если зритель это смотрит - значит, есть такие зрители, которым это нужно. Я не смотрю сериалы (никакие!), но моя мама смотрит. Я не смотрю Петросяна, а мама смотрит. Раз есть зрители для Чусовой, Субботиной, Серебренникова, значит они востребованы своим временем.
Но, вероятно, этот продукт привлекает упаковкой, а оценить качество, можно только попробовав.
Зритель все равно прав. Если показатель качества пьес – количество мата на страницу текста, значит такая пьеса, такой театр, такая критика могут существовать, значит так надо. Следовательно, есть в театральном пространстве такие проулки и улицы. А кто-то эксперименты Васильева назовет переулком, и магистралью станет Театр.дос.
Хотя для меня Театр.дос, где нечто разыгрывается в картонной коробке, это просто беспомощная школьная самодеятельность. Но почему-то Заславский объявляет это знаменем современного театра. Это его право. Ему это нравится. Значит, он хочет своим детям читать эту драматургию со всей этой лексикой. Сейчас и театры, как только не называются, и для всего найдены термины, слова, найдены ниши. И некий Бояков, который (не знаю, ну, только руками разводить), который в течение нескольких дней получает театр, помещение, деньги. И все начинает расцветать пышным цветом. Если Бояков существует, значит это кому-то нужно. Но если бы сегодня меня спросили - быть Боякову или не быть? Конечно, быть. Безусловно. И театру Практика быть. И дело зрителя ходить туда. Ведь всегда в театре существовала прослойка, и одни театры работают на нее, другие - на объемы, а третьи работают на дно.
Меня в холле заинтересовала формулировка приказа, в котором предложено самим актерам предложить себя на роли. У вас такая демократичность выбора?
Это я придумал - объявил тему спектакля и жанр как документальный. Мною осознана необходимость той степени убедительности и веры для зрителя, которая даст возможность анализа, возможность сопереживать. Я предположил, что сами артисты создадут новые сюжеты, которые им бы хотелось сыграть. А поскольку канонического текста пьесы нет, мы вместе импровизируем.
В «Школе современной пьесы» кроме А.П.Чехова может появиться исключение в лице другого представителя классического наследия?
99,9 % репертуара – современная пьеса. Это идеология этого театра. За 17 лет Антон Павлович стал редчайшим исключением, и оно обросло большим количеством побегов. Даже может иметь продолжение. Недавно Улицкая принесла нашему театру пьесу «Русское варенье» - такой парафраз на Чехова. Там есть и три сестры, где жестко, мощно, почти с сарказмом прописаны в современном времени чеховские персонажи.
Сегодня ставить Чехова или Островского – это демонстрировать только свое режиссерское авторство. Когда классические пьесы идут во многих экземплярах, многотиражку повторять не хочется. Хотя раз в 1-1,5 года приоритет в своих зарубежных постановках я оставляю за классикой. Сейчас, хотя не знаю, когда успею, (может через год) во Франции собираюсь ставить «Иванова».
Каковы перспективы российского театра и Вашего в частности?
Будущее театра такое же, какое будущее у нашей страны. Я верю, что оно светлое. Да, пришел дикий, дурной, нецивилизованный капитализм. Демократия – ужасная. Да, но ничего лучшего человечество не придумало. Пришла свобода, обмазанная грязью, но свобода. Я принадлежу себе, коллегам, своей семье, и нет никого, ни бог, ни царь и ни герой, кто бы мне рассказывал, как мне жить и работать. Для меня это замечательно. Поэтому я думаю, что и страна и театр расцветают, искренне в это верю. Расцветают. У нас огромная страна с богатейшим прошлым и уверен, с очень хорошим будущим.
Что сегодня помогает Вам развивать театральные мышцы и преодолевать негативы?
Для меня сейчас есть азарт и удовольствие. Я хочу, чтобы у нас появилась очень хорошая пьеса, чтобы зрительный зал был переполнен. Я хочу, чтобы мой театр уже в этом сезоне показал себя и в Европе и на Востоке – Париж, Лондон, Иерусалим. Это показатель театра. Мы открывали боннский бьеннале, фестиваль лучших фестивалей спектаклей Европы, и в то же время мы получили премию литературы и искусства г.Москвы за спектакль «Город». Т.е. все нормально. А «Золотая маска» пусть награждает сама себя, если точнее - «Золотую маску» прошу присудить Боякову.
Беседу вела Ирина Решетникова