Но почему же, именно Попенко – слышу я голос придирчивого читателя-зрителя.
Не лучше ли для Ваших экспериментов подойдет какая-нибудь звезда актуальной арт-сцены. Нет, отвечаю я, для моей задачи Людмила подходит не хуже, а может быть и лучше эстрадных героев радикального искусства. Тоже ведь звезда, в своем роде, но звезда, чей мягкий свет не ослепляет, он не исполнен той губительного излучения, которую излучают примы актуального искусства. Здесь возможен вдумчивый анализ далекий от сиюминутных страстей. Людмила Попенко это художник заметный и успешный, мастер, очертивший собственную независимую нишу в московском искусстве, автор, нашедший признание коллекционеров. Успех, это ведь еще и симптом. Чем живет общество, что востребовано нашими современниками? Картины художника, есть улики в деле нашего расследования. Они подобны следам, которые могут вывести к единственному ответу. Вперед!
Бывают роковые эпохи, когда человечество охватывает безумный порыв, основанный на вере в некое новое Царство добра, когда заря «нового мира» озаряет горизонт, когда, кажется, что нужно лишь ускорить бег прогресса и счастье станет доступным. В эти эпохи искусство превращается в оружие, оно призвано изменить сознание, чтобы там, в «светлом будущем» стать ненужным и бесполезным. Такой эпохой стал ХХ век, таким оружием было искусство авангарда, чьи последние отблески мы наблюдаем сегодня.
Но бывают и другие времена. Наступает отрезвление и то, что вчера казалось безбрежной далью, сегодня становится грубой декорацией, намалеванной на грязном заднике. В такие моменты, как никогда важно, бывает обернуться назад,
пристально всмотреться в исчезающую туманность былой эпохи, подобно мастеру, ловящему последние отблески «уходящей натуры».
Именно таким художником представляется нам Людмила Попенко.
«Особенно затребованной способность к повествованию оказывается тогда, когда стабильность приходит на смену «смутным временам» и когда она пытается скрыть свою конечную неустойчивость и сомнительность. Со способностью к повествованию, т.е. созданием многопланового и масштабного произведения, связывают сегодня свою «вторую биографию» художники, вошедшие в искусство в эпоху, когда повествование не справлялось с реальностью, захваченной катастрофической событийностью и лихорадочными скоростями». Так в одном из своих текстов описывает настоящее состояние искусства крупнейший европейский куратор и теоретик Виктор Мизиано. Добавим от себя, что искусство прошлого века, казалось бы, навсегда расправилось с повествованием, а значит и с историей. Но именно в обращении к истории видится сегодня путь преодоления кризиса.
Но история невозможна без памяти. Тема памяти, воспоминания, наверное, одна из главных доминант в творчестве Попенко. Ее ключевой вопрос – как люди могли видеть себя тридцать, пятьдесят, сто лет назад. Но ведь это, в самом деле, загадка. Смотрели ли они друг на друга так, как это делаем мы? Очевидно, что взгляд современного человека рассматривает мир сквозь современную оптику масс медиа. Компьютеры, телевидение, дегитальные камеры, вот что определяет наше видение. Но мы не можем сказать, как видело себя человечество, например, в пятнадцатом веке. По крайней мере, мы еще можем обратиться к опыту наших прадедушек и прабабушек – ведь им уже было знакомо искусство фотографии. Нет. Я оговорился, фотография, как искусство, пожалуй, им не было знакомо, они знали фотографию, как документ, как свидетельство и это спасительно для нас. Потому что в той фотографии, со всей ее условностью, мы находим следы подлинной жизни. Вероятно, именно поэтому Людмила Попенко избирает фотографию, базой для своей живописи.
Кто из нас не листал пыльных фото альбомов своих прабабушек, дедушек, а порой и просто знакомых, когда раговор уже иссяк, а чай еще не подали. В этом ритуальном пролистывании пожелтевших страниц, самым любопытным оказывается твоя личная приобщенность к интимному миру, чьих-то родственников и друзей, о которых ты – зритель ничего не знаешь. Но в силу интимности жанра, ты становишься, как бы причастен их бытию. Попенко необычайно точно понимает суть этого чувства.
Она изыскивает фотографии высокохудожественные или не очень, старинные и просто старые, а затем переводит их в живописную технику. Этим она нивелирует присущую фотографическому изображению причастность к реальности, к пульсации жизни и смерти, – свойство, которое Ролан Барт называл punctum’ом. Переводя фотографию в живопись, воспользуемся еще одним определением Ролана Барта: Попенко переводит «приватность фотографии» в «публичность образа». Таким образом, скрытая драматургия ее живописи строится на конфликте между приватностью, интимностью фотоизображения и репрезентативностью, присущей картине. Возможно, именно это «бесстыдство» и создает привлекательную ауру ее холстов, заставляющую выделить Людмилу из армии современных живописцев. Произнося слово «бесстыдство» мы, разумеется, не имеем в виду инкриминировать художнице непристойность образности. Напротив, сюжетная поверхность у Попенко выглядит вполне строго, порой, даже чопорно, в отличие от брутальных эскапад художников актуальности. Но, и в этом проявляется сильная сторона ее образов, Людмила достигает большого внутреннего, можно сказать эротического напряжения, засчет выявления обыденной интимности в публичном пространстве живописи. Ее искусство исполнено внутренней, а не внешней сексуальности. Так, очевидно, обнажившаяся щиколотка строго одетой дамы девяностых годов позапрошлого века, может возбуждать несравнимо больше, чем бесстыдная картинка на рекламном билборде. Суть ее метода, быть может, лучше всего передана в картине «Незнакомка»( 2004). Очевидно, перед нами не просто фото имидж, переведенный в живописный образ. Скорее это собственная фантазия художницы. Правда при этом она всеми силами старается убедить зрителя в том, что перед ним почти документ – случайный кадр. Но это камуфляж, позволяющий выстроить необходимую дистанцию между художником и его сообщением. Между тем, образ незнакомки, столь недвусмысленно, отсылающий к одноименному стихотворению Блока, манифестирует скрытое желание.
Впрочем, не все картины обладают такой двусмысленностью. Среди полотен, в которых женское либидо мерцает, сквозь ее излюбленный серебристый колорит, можно встретить несколько произведений, изображающих поцелуй. Экспрессия этих образов, в сочетании с ярким, насыщенным цветом, явно контрастирует с обычными композициями художницы, почти всегда спокойными и почти застывшими. Героини Попенко в этих работах, как будто отбрасывают свою обычную стыдливость и хорошие манеры, давая выход своему скрытому, но мощному темпераменту. Правда и здесь зритель чувствует себя вуайеристом, случайно ставшим свидетелем чужой интимности. Характерен выбор именно поцелуя, как манифестации сексуального. Жан Люк Годар, не выносивший непристойности в кино утверждал, что поцелуй «самое интимное, самое личное…то, что на большом экране выглядит отвратительно. Секс можно изучать, снимать и рисовать, как впрочем, и любовь, но поцелуй продолжает оставаться образом крайней интимности, демонстрирующим, как чувство исторгается через тело, физиологически воплощается».